Воин

Этот человек сразу обращает на себя внимание. Он спокоен и не суетлив, пребывает в ровном расположении духа. В праздничные дни на его груди блестят ордена и медали, которые красноречивее всяких слов говорят о пройденном и пережитом. О том же свидетельствует и небольшая часовня в честь Казанской иконы Божией Матери, которая не так давно была построена во дворе здания Ступинского УВД. Отправляясь на служебное задание, сотрудники могут попросить помощи Божией и заступничества Владычицы Небесной, а возвращаясь — поблагодарить за оказанные благодеяния. В его рабочем кабинете стоят иконы, многие из которых побывали с ним в «горячих точках». Сегодня с нашим корреспондентом беседует начальник Ступинского УВД полковник Алексей Кузьмин.

Почему вы посвятили себя службе в милиции? Почему не стали, например, военным?

Мои родители — военнослужащие. Я с детства видел все тяготы военной службы. Мы жили и в вагончиках, и в бараках, и эшелоном ехали месяц с лишним на Дальний Восток. Я все это видел, все это проходило через меня. Я был с отцом на полигонах, он брал меня с собой на учения. Воспитывался я в военном городке, среди детей военнослужащих. Моя мама была председателем женсовета, отец был командиром части. Я испытываю большое уважение к военным, люблю форму. Но судьба сложилась иначе, и я стал служить в милиции. Эта работа мне очень нравится, нравится помогать людям.

Вообще я с первого класса мечтал стать моряком, просто бредил морской формой. Я исполнил свое желание, окончил Благовещенское речное училище на Дальнем Востоке. Три года плавал река-море. Потом мне захотелось работать в правоохранительных органах — мировоззрение изменилось, я читал очень много юридической литературы, когда работал на флоте. Мне хотелось быть на стороне закона, справедливости.

В жизни всякое бывало, были и падения, и взлеты.

Начинал я свою службу с патрульно-постового милиционера в городе Кашира. Я благодарен судьбе за то, что она меня свела с такими людьми! Я начинал служить еще рядом с ветеранами Великой Отечественной, с теми, которые прошли войну и которые очень многому меня научили. Один из них (его фамилия Егоров, он до сих пор живет в Кашире), однажды сказал мне: «Алексей, будешь начальником!».

Уже работая милиционером, окончил среднюю школу милиции в Москве — очно, два года. Тогда был объявлен первый набор на очное отделение. А после ее окончания служил в Кашире, в уголовном розыске, с самого начала карьерной лестницы, следователем работал. Был начальником ТПМ (территориальный пункт милиции), заместителем начальника ГОМа (городского отделения милиции), исполнял обязанности начальника ГОМ Кашира-2.

Люди обращаются в милицию чаще всего с горем, с бедой. В радостные моменты свой жизни они, как правило, об органах правопорядка и не вспоминают. Для сотрудников это, видимо, тяжело психологически — постоянно сталкиваться с негативными проявлениями человеческой натуры. А что привлекательного в этой работе?

Люди сейчас негативно относятся к работе милиции. Я сам по себе строгий, жесткий человек. Могу спросить, могу заставить.

Но те, кто верой и правдой служит в органах внутренних дел, знают: это колоссальный труд. Даже на примере нашего района можно видеть: есть достижения. В нашей Ступинской милиции люди работают, не считаясь со своим временем, с тем, что мало видят семью, — все силы отдают работе. И мы видим, что у нас в городе жители спокойно гуляют по ночам — до трех часов ночи, такое не в каждом городе можно увидеть. У нас низкая уличная преступность, — я не говорю что грабежей и разбоев у нас нет, но в нашем городе они на низком уровне. Детская преступность снизилась — это говорит о том, что милиция работает неплохо.

У вас на груди два ордена Мужества, медаль «За отвагу», медаль «За охрану общественного порядка», две нашивки за ранения.

Не все знают эти награды. Это правительственные награды, боевые, которые были мне вручены за спецоперации, проводимые в Чеченской республике, или, точнее сказать, на Северном Кавказе.

В 95-м году я подал рапорт на перевод меня в спецподразделение — СОБР. Меня всегда привлекала служба в спецподразделениях, и когда выдалась возможность попасть туда, прошел конкурсный отбор.

Я с гордостью могу сказать, что все это выдержал с поднятой головой. Вы знаете, что при отборе в СОБР нужно пробежать кросс, подтянуться на турнике, сдать физический норматив, а после этого выдержать спарринги. Сейчас проводится четыре спарринга, а раньше намного больше было: у нас все отделение, в количестве 30 человек, становилось в круг, ты становился в центре, и каждый выходил по одному и проводил спарринг в полный контакт, начиная с приемов самбо и кончая элементами рукопашного боя.

Задача этих конкурсных отборов — проверка выносливости. Слабаки в СОБРе служить не могут, и волевые качества — важная часть подготовки бойца. Главная цель во время этих отборочных испытаний — выдержать до конца. Кажется, ты уже на последнем вздохе, кажется, что ты не можешь уже не то, что вести бой, а просто подняться. Но если ты выдержал весь этот комплексный отбор, то тебя примут!

В то время принимал не командир отряда, а все отделение. Они шли к командиру и говорили: мы берем этого бойца, и командир не мог пойти против воли личного состава. Я прошел все эти спарринги, прошел физические тесты — все, которые были. И там у нас блатных не было никого, потому что все проходили через одно и то же. Отказаться от поездки в служебную командировку — такого быть не могло. То есть человек сразу же вылетал из отряда, ни одного дня не задерживался.

Были и другие, физически здоровые, но на войне страшно на него смотреть было — просто воли не было. Вообще можно создать два портрета одного и того же человека: на войне и в мирной жизни — два совершенно разных человека, и каждый себя показывает по-разному.

В СОБР вы пошли для того, чтобы узнать себя настоящего, или еще были внешние стимулы?

Я занимался спортом: самбо, рукопашным боем, каратэ, единоборствами, и лыжами, и командными видами спорта — волейболом и баскетболом, у меня было много разрядов и званий. Когда я работал в уголовном розыске, необходимо было выкроить время, чтобы бежать в спортзал. А здесь ты можешь весь день заниматься в спортзале!

Конечно, СОБР — это прежде всего оперативная служба, ответственная и опасная. И именно здесь мужчина может реализовать себя. Чтобы понять себя, увидеть себя, каждый через спецподразделение должен пройти.

А когда вы впервые увидели смерть глаза в глаза?

Еще в Кашире, когда мы работали по убийству, мужчина топором промахнулся у меня перед носом — потом понимаешь, что тебя уже могло просто не быть.

Что вы тогда в себе открыли?

Что ты должен действовать несмотря ни на что и оставаться человеком. Что в момент опасности тебя не парализовало страхом, безотказно сработала реакция защиты.

Вы бывали в служебных командировках в «горячих точках» не один раз.

Начиналось с первой чеченской кампании, это 1996-й год. Потом мы постоянно, до окончания второй кампании ездили на Северный Кавказ для нейтрализации бандформирований. Были почти во всех республиках. Были и перевороты в Дагестане, и захваты заложников, и освобождение пленных — во всех мероприятиях, в которых принимал участие Подмосковный СОБР, участвовал и я.

На Северном Кавказе в те годы очень сильно был развит вохабизм, который искажает мусульманскую веру, он направлен, прежде всего, на борьбу народов и, в первую очередь, Православия и Мусульманства. Положение в этих республиках осложнилось, когда произошел раскол Советского Союза.

Это была религиозная война?

Она и сейчас есть. И только тогда, я честно вам скажу, задумался над своей верой. Но окончательно утвердился в ней после одного момента, тогда, когда у меня было крайнее ранение (те, кто побывал в «горячих точках», избегают слова «последнее»).

Это было 17 марта 2001 года. Первый бой мы приняли, когда военная колонна попала под обстрел, и мы выводили из-под обстрела. Это было под Минуткой в Грозном (площадь Минутко). Колонну мы вывели полностью, много людей спасли своими действиями, как могли оказали помощь, взяли огонь на себя. Та группа ушла, но получилось, что мы остались там. В тот же день наши сотрудники попали в засаду. Мы шли на помощь и сами попали в засаду.

Мы ехали на БТ Ре своим экипажем. Я увидел, что из гранатомета начали стрелять по нашей машине. В нас не попали, но разрыв прошел совершенно рядом — чудо, что мы живы остались.

После второго взрыва, когда под БТ Ром сработал фугас, половины машинного отделения у нас не стало. И мы опять живы остались!.. Потом нас всех ранили, один погиб. У меня — осколочные ранения в голову, в тело, были очень сильные ожоги лица и рук, с контузией… Я потерял сознание.

Когда мы начали приходить в себя, увидели, что нас окружают, хотели нас в плен взять, из всего, чего можно по нам стреляли. Я скомандовал выходить из горящего БТ Ра. Мы вышли и заняли круговую оборону. Начали отстреливаться, по рации запросили помощь, и наши сотрудники, все, кто нас слушал по рации, прибыли на помощь. Благодаря их действиям мы остались живы и не попали в плен.

Я был тогда заместителем командира СОБРа, а командир наш погиб, он удостоен Героя России (посмертно).

А что связано с другим орденом Мужества?

В 2000 году, в июле был бой с бандформированием в Грозном. Тогда в ночном бою я получил первое ранение. Мы заняли оборону вокруг здания СОБРа и вели обстрел, когда рядом с тем окном, где я вел стрельбу, взорвалась граната. Нас посекло осколками и взрывной волной отбросило от окна. Я получил ранение и контузию. Мы отбили атаку. Были потери — пять человек ранеными, но боевиков уничтожили.

В том, 2000 году я дважды ездил в командировки.

Что стало с вашим характером и с вашей волей, когда вы побывали в такой мясорубке? Посмотрели на мир другими глазами?

В первый раз, когда остался жив, все решали минуты. И точно говорят, что в такие моменты у тебя все в голове переворачивается. Второй раз остался жив — ты реально смотришь врагу в глаза, опять решается, жить тебе или нет… За несколько минут ты мог несколько раз погибнуть, но ты остался жив, и ты это понимаешь.

Можно быть на войне и пять, и семь лет, но пока ты не столкнулся со смертью глаза в глаза, не был в рукопашной схватке, пока не видел, как твои товарищи погибают, и пока ты сам смерть не увидел в глаза, — ты ничего не поймешь.

Мы, люди православные, понимаем, что смерть можно встретить в любой момент нашей жизни, но главное — как ты ее встретишь, свободен ли ты от грехов, чиста ли твоя душа. Вы почувствовали, с каким грузом грехов можете уйти?

Война есть война. Что я буду испытывать, если я убью человека? Но ведь если ты не будешь стрелять, твои товарищи погибнут. Православные воины перед каждым боем молились, в войске был священник, который благословлял их на бой.

Я считаю, что я жил правильно, и сейчас живу.

Я исполнял долг свой, долг России. Можно считать, что я его с честью выполнил. Мы освобождали пленных солдат, освобождали заложников. То, что было в Чечне, было подрывом нашего Российского государства — и финансовым, и экономическим, об этом можно прямо говорить. Многие этого не знают, к сожалению. Эти рассуждения о том, нужна или не нужна война — от непонимания. Если государство приняло такое решение, значит, так было нужно на тот период. А мы честно исполняли свой долг.

Гибли и мирные, ни в чем не повинные жители, и сотрудники милиции, и военные. Вы чувствовали ожесточение на войне?

Конечно, чувствовал!.. Когда с человеком чай пьешь, потом смотришь — его нет в живых… Видел русских, православных, которые там находятся, видел их состояние, разговаривал с ними — они никуда не уехали, они там так и жили. Видел разрушенный храм — наш, православный, видел кладбища с разрушенными русскими могилами…. Я до сих пор не могу об этом говорить. Но тот факт, что практически все русские вынуждены были уехать из тех мест, красноречиво говорит сам за себя.

Ожесточение мы испытывали, но вместе с тем понимали, что народ чеченский, простые люди не виноваты. Мы им так же помогали, как и русским. У нас врач был — они приходили на прием, им медикаменты давали. Люди голодные были — продукты питания давали детям, старикам. Они в чем виноваты? Все равно русский человек не может оставаться равнодушным к чужой беде. Ребенок пришел чеченский, есть хочет, или женщина — разве можно им отказать? Помогали и больным, наш врач роды принимал.

Я могу рассказать такой случай. Когда мы ехали на мероприятие, на наших глазах боевики подорвали рейсовый автобус с мирными жителями, с чеченскими, и расстреливали его. Там очень много было провокаций против федеральных сил. Одевались в форму федеральных войск, чинили зверства над чеченским народом. Когда мы из горящего автобуса выносили женщин и детей, автобус мог еще и дальше взорваться. Не забуду слова одной женщины, которую я выносил: «Только не бросай меня!» — она была ранена. Потом мы «Скорую помощь» вызвали, эвакуировали всех этих чеченских людей. Никто с нашей стороны в Чеченской республике мародерством и зверствами не занимался.

Помогала ли вам молитва?

Эти две иконы — «Семистрельная» и «Нерушимая Стена» — со мной везде ездят, были со мной в командировках. Мой крестик, который мама подарила, икона, которую мама дала, — все это сохраняет.

Когда наступали тяжелые моменты, молился про себя. В том бою, когда можно было дважды погибнуть, помню, произнес: «Если есть Бог на свете, значит, мы должны выжить».

Часовня на территории УВ Д — символ Православия. Для меня это очень много значит как для русского человека.

Моя семья, моя фамилия всегда связаны были с церковью: бабушка прислуживала в храме, пела в хоре. Многие православные обычаи я видел с детства. В семье за стол никто не мог без молитвы сесть, никто не имел права начать есть, пока дед не попробует. Я маленький был, на коленях у деда ждал, когда он даст команду после молитвы есть. В семье были жесткие правила. Я всегда об этом рассказываю — все смеются. И мама… Я видел, что она всегда молится, иконы у нее были, но она их прятала, потому что отец был противник.

Говорят: «Молитва матери со дна моря достанет». Мамочка, видно, сильно молилась за вас…

Да уж молилась… Мама-то рано умерла у меня, не увидела всего того, что мне выпало.

А здесь вас ждали жена Ольга, два сына…

Жена моя посчитала: из десяти лет работы в Москве я пять лет был в командировках.

Я всегда говорю: у меня два ордена Мужества, и один орден — ее.

Конечно, она воспитывала детей без меня.

Я считаю, что с детьми обязательно надо разговаривать, не отпускать от себя, рассказать им о своих родителях, на могилку вместе сходить.

Если говорить о православной вере, то она учит, как надо правильно жить. Но нельзя насильно этого насаждать: человек должен понять и прийти к ней сам. Все зависит от того, насколько человек хочет очиститься, преобразить свою душу, к чему он хочет прийти и с чем.